Таймлайн
00:00 Кто мы? Самопрезентация (Мария Долгополова, Ксения Макарова). И почему обсуждаем именно СДВГ?
4:14 Как действовать, и на что обратить внимание родителям, предполагающим у своего ребенка СДВГ?
5:50 С какого возраста можно диагностировать СДВГ официально?
7:03 Наблюдение за диагностическими критериями с ранних возрастов. Невнимательность, гиперактивность, импульсивность.
9:45 Рекомендация родителям в подготовке к первичной диагностике. К чему быть готовым? Возможности коррекции.
13:00 Что такое СДВГ?
14:32 Типичный портрет 1,5-2 годовалого ребенка. Ребенок-ураган. 15.43 Подвиды СДВГ. Гендерные различия.
20:45 Возможно ли «перерасти» симптомы?
21:21 Наблюдения из жизни Марии. О моторной расторможенности дочери. О необходимости постоянной смены деятельности и «картинки».
25:30 Опыт Ксении с первым и вторым ребенком.
26:44 Про принятие родителем диагноза у своего ребенка.
28:32 Что может сделать родитель, если замечает у своего ребенка признаки СДВГ? В каком возрасте можно проводить обследование?
31:57 На каком этапе имеет смысл обращаться к специалисту? Ребенку или родителю?
33:18 О. Кернберг: «дети бывают сложные и простые». Генетическая предрасположенность и среда.
35:20 Об исследованиях субъективной тяжести родительства детей с СДВГ. Фокус на работе со взрослыми.
36:19 Психологический возраст ребенка с СДВГ. О расстройстве исполнительных функций. Снижение возможности контроля и планирования. О дофаминовом дефиците.
38:08 Оппозиционно-вызывающее расстройство.
38:48 О создании благоприятной для развития среды для детей с СДВГ и нейрокоррекции.
42:49 СДВГ — реальное состояние или фармакологическая выдумка? Различия медикаментозной поддержки в разных странах.
47:25 Когда необходима медикаментозная коррекция?
48:28 СДВГ во взрослом возрасте. Опыт Марии.
53:47 Об отсутствии устойчивого срединного внимания. О гиперфокусе.
55:48 О выборе профессии для людей с СДВГ.
58:58 Основные трудности у людей с СДВГ. Самооценка. Социальные контакты.
1:00:01 Опыт Ксении о жизни с СДВГ. Постановка диагноза во взрослом возрасте.
1:03:18 Понимание своего состояния, как возможность самоподдержки и выбора способа адаптации к окружающей среде.
1:04:22 Почему человеку с СДВГ предлагают именно стимуляторы?
1:11:21 Существуют ли какие-то тесты на СДВГ? Как начать с эти разбираться во взрослом возрасте?
Текстовый транскрипт видео
Мария Долгополова: Ну что, Ксюш, я думаю, что мы лучше представим друг друга сами, чтобы не перепутать, как там правильно произносятся эти регалии. Это дело хрупкое и тонкое. Вот можем начать с тебя, а потом я тоже представлюсь.
Ксения Макарова: Да. У нас небольшая группа слушающих пока, но потом больше людей про это узнают. Это радостно. Я — Ксения Макарова, психолог, клинический психолог, поведенческий терапевт. Работаю в этой сфере уже больше 12 лет, долго работаю с подростками, с детьми, со взрослыми, с беременными женщинами, в общем, с кем я только не работаю. Очень это дело люблю, и мне кажется, что это путь без конца. Это хорошо. Вот такое вот начало. Теперь, Маша, ты расскажи.
Мария Долгополова: Да. Но я могу дополнить к тому, что ты сказала, что тему СДВГ предложила ты, а я ее как-то активно поддержала в связи с ее высокой актуальностью и в связи с тем, что я знаю, что ты как-то специально исследовала этот вопрос. Понятно, что я с ним тоже сталкивалась, но, во-первых, на аудитории только взрослых людей, имеется в виду в профессии. Во-вторых, у меня есть дочка, которая, мне кажется, обладает этими чертами. А пока я готовилась к нашему эфиру, я еще раз задумалась, от кого у нее эти черты, и что все-таки это генетическая штука. И большие инсайты меня посетили отдельные при подготовке к нашему интервью.
Но я возвращаюсь к тому, что поскольку я знаю, что ты этот вопрос специально исследовала, то мне было бы, конечно, интересно поговорить именно с тобой об этом и разузнать как можно больше из сокровищниц твоего опыта на эту тему.
Вот а я — Мария Долгополова, я — клинический психолог, обучаюсь в Институте Юнга в Цюрихе, также я обучалась в своем прошлом гештальт терапии и психоанализу объектных отношений, уже с 2011 года много-много лет работаю с людьми в индивидуальных консультациях, и с парами работаю, но с детьми не работаю. Поэтому все, что по детям, мы будем спрашивать Ксению. Именно для этого мы ее сюда и позвали.
Ксения Макарова: Это хорошее начало, это правда. Да, хоть я работаю со всеми возрастами, детей я особенно люблю, подростков тоже. И от них много, что можно уже поймать, что потом во взрослом возрасте можно и не увидеть, если правильно найти это раньше. Вот такая штука.
Ну что, предлагаю потихонечку начать про это, поговорить про сам синдром дефицита внимания и гиперактивности. Для начала надо сказать, что помимо того, что я в этом, как исследователь, довольно долгое время нахожусь, я еще и как носитель этого состояния. Потому что я — тот самый человек, у которого синдром дефицита внимания и гиперактивности диагностированный. И у меня есть один из детей, у которого есть этот синдром. А, также у меня есть муж, у которого этот синдром. У всех у нас, у троих, это состояние подтверждено клинически. Помимо этого, у нас всё-таки умудрился родиться один ребёнок, который без данного состояния, и это хорошо. Но, тем не менее, это такой взгляд ещё на СДВГ изнутри. Это очень интересно. Поэтому я предлагаю Маше задать мне какие-то вопросы, а я начну на них отвечать, и так мы будем перекидываться как мячиком на поле.
Мария Долгополова: Да, я под впечатлением от этой новости, я не знала, что как-то ты и еще твой муж уже тоже себе это диагностировали… Я ни себе, ни дочке это не диагностировала, но у нее прям настолько классическая картина, что у меня нет ни единого сомнения, скорее, возникает только вопрос: «что с этим делать?» И как вот тебе кажется, что бы ты порекомендовала родителям, которые предполагают, что у их ребенка что-то такое есть и может обнаружиться? Как бы ты им порекомендовала действовать, на что обратить внимание, куда бежать? Налегать ли на таблеточки или не налегать?
Ксения Макарова: Ну, на самом деле важно понимать, действительно, что первое, на что мы посмотрим, это культуральный контекст. Если мы или вы находитесь в России, то надо понимать, что официальная диагностика синдрома дефицита внимания производится у нас врачом-психиатром. Я знаю, что многие люди имеют некоторую стигму по поводу этого специалиста. Кажется, что, если я туда пошел, со мной точно что-то не так. Но на самом деле это объясняется тем, что это просто такая, скажем, бумажная волокита. Вот так у нас в стране устроено. Это первое, что надо понимать. Это касается и взрослых, и детей. То есть, например, врач-невролог может предположить, что у вас что-то, но врач-психиатр тот — самый врач, который скажет, так это или не так.
Второе, что важно понимать, что синдром дефицита внимания и гиперактивности —это штука, которая имеет некоторый возрастной порог. Так как мы живем в некоторой иной реальности, чем весь большой мир вокруг нас, то есть мы живем еще в DSM-4 такой классификации, которая есть у нас. В большей степени.
Мария Долгополова: А DSM-5 куда делась? Не ввезли?
Ксения Макарова: Ну, смотри, так скажем, мы действительно в разрыве. Давай скажем так, мы живем в некотором разрыве. И очень часто, когда мы говорим про врачей-психиатров, они оперируют той DSM, которая была в 1994 году установлена. И по ней мы видим, что дефицит внимания может быть установлен как состояние, начиная с 6-летнего возраста. Но на самом деле, если мы посмотрим на DSM-5, то там будет показано, что это состояние мы диагностируем, начиная с 12-летнего возраста. И это большая разница, потому что на самом деле это 6 лет. Это как бы 2 раза умножить порог диагностики. Это много.
Мария Долгополова: Конечно, но не кажется ли тебе… Я могу сказать нашим слушателям, что и я, и Ксения, мы обе получали нейропсихологическое образование, и даже в одном и том же месте, и даже на одной и той же кафедре. И не кажется ли тебе, как обладателю нейропсихологического образования, что, когда мы видим маленьких детишек до года, до двух лет, если мы их наблюдаем как бы непосредственно и в срезе большого количества времени, обладая какими-то базовыми нейропсихологическими знаниями, то мы видим по состоянию ребенка, к чему все идет. Ну, в смысле, что да, конечно, до официального диагноза еще 6 лет, но мы видим какие-то особенности мозга, и мы можем на них влиять. Правильно ли я понимаю, что все-таки имеет смысл обращать на эти вещи внимание и до шести лет, и до того порога возраста, когда имеет смысл говорить именно о диагнозе?
Ксения Макарова: Это правда, потому что вряд ли ты приходишь к психиатру в 6 лет и такой говоришь: «Ну вчера все началось». Потому что даже по диагностическим критериям мы знаем, что у нас должно быть проявление невнимательности, гиперактивности, импульсивности, это та самая триада, которая находится внутри СДВГ, в течение как минимум примерно полугода. То есть устойчивая такая история. И почему возраст 6 лет раньше был выбран, сейчас 12 лет, так скажем, рассматривается по той причине, что для того, чтобы был установлен этот диагноз, мы должны видеть схожие паттерны в разных ситуациях. То есть часто предполагают, что ребенок-дошкольник живет в одной или, может быть, двух социальных ситуациях, типа детский сад и обычная его привычная семейная жизнь. Очень часто психиатры ждут чуть дальше для установки этого диагноза для того, чтобы мы видели 2-3 социальные ситуации, например, устойчивое общение со сверстниками, когда он начинает дружить, школа как учебная деятельность основная и семейная ситуация. Это важно, потому что иногда, когда приходят родители и говорят: «мой ребенок очень плохо ведет себя со мной, а в школе он — паинька, и вообще нигде больше так себя не ведет, наверное, он гиперактивный», — вероятнее всего, — нет. Потому что гиперактивность, ну, или синдром дефицита внимания и гиперактивности — это устойчивое состояние, которое, безусловно, будет каким-то образом видоизменяться в разных социальных ситуациях, но тем не менее оно проявляется везде. То есть нельзя сказать, что оно проявляется только дома или только на учебе, оно будет проявляться всегда и везде.
Вот, поэтому действительно то, что можно сказать и родителям: понаблюдать за своим ребенком и позаписывать вещи, которые с ним происходят в течение какого-то периода. Это всегда очень важно, потому что врач будет спрашивать или психолог, ну неважно, к кому вы попадете на этап первичной диагностики, он будет спрашивать анамнестические данные, то есть данные в длительном периоде, для того чтобы понять, насколько долгое это состояние, как оно проявляется. И еще один комментарий, который тоже очень важен, — это конкретные кейсы. То есть психологи уж точно любят конкретные ситуации. Например: «мой ребенок такой. — В каких ситуациях? — Вот в такой. — Ну, опишите типичную ситуацию». И нам важно всегда смотреть, как в конкретной ситуации ребенок развивается. Поэтому ответ: да, конечно, наблюдать стоит, но большинство психиатров не поставят раньше шестилетнего возраста, ну, просто по технической такой теме. А многие зарубежные психиатры откажутся рассматривать раньше 12-летнего возраста, хотя, на мой взгляд, это действительно некоторый спорный вопрос, потому что, упоминая наш с тобой нейробазис, есть такой открытый спор в нейронауке про то, является ли нейрокоррекция, нейропомощь такой же эффективной детям после 10 лет, как до 10 лет, потому что мозг не настолько пластичен, как до этого возраста. Поэтому если мы, условно говоря, говорим: «ну да, в 12 лет у нас дефицит внимания подтвердился», а ему уже 12 лет, это может сужать возможности помощи этому ребенку. Поэтому здесь я очень поддерживаю тебя, что наблюдать, а не ждать, чтобы на бумажке написали: «это точно дефицит внимания».
Мария Долгополова: Слушай, ну я думаю, что не все наши слушатели нейропсихологи, не все — клинические психологи, не все работают с детьми, поэтому я предлагаю тебе — начать, мне — дополнить, описать, как тебе кажется, вот типичный портрет (понятно, что там бывает несколько подтипов с уклоном в то-сё, в пятое-десятое) полутора-двухгодовалого ребенка. Вот в каком случае, на какие проявления стоит обратить внимание? Не в том смысле, что «о боже! Нам в 6 лет поставят этот диагноз или в 12!» А вот на какие признаки можно обратить внимание? Ну и соответственно следующим вопросом я бы предложила обсудить, что же делать, если увидишь эти признаки? Понятно, что за диагностикой с двухлетним ребенком не имеет идти смысл за этой сакральной фразой, что есть СДВГ. А что же тогда имеет смысл делать? Мне кажется ценным обсудить. Потому что у тебя точно про это много опыта. Я поделюсь своими предположениями, потому что я не переподтверждала ничего у дочки. Я скажу, на что я опираюсь, и тоже поделюсь какими-то вещами, которые мне показались значимыми.
Ксения Макарова: Это правда, на самом деле классный вопрос. И я бы сначала знаешь, с чего даже начала? Так как, ты правильно заметила, что часть людей, которые нас слушают, не совсем в зоне клинической психологии, например, находятся, и это норма. Что синдром дефицита внимания, это не синдром того, что родители мало внимания уделяют. То, что иногда кажется, и я с этим столкнулась и очень удивилась, потому что я не думала, что так можно трактовать, а оказывается, так большое количество людей трактует.
Мария Долгополова: Социальная травля. И здесь тоже это возможно. «Вот ты, ты плохая мать».
Ксения Макарова: Да, что ты будто мало внимания уделяешь ребенку, у него синдром дефицита внимания от тебя, а это не про это вообще. Это его собственная особенность, это так называемая нейроособенность, то есть это не болезнь, это не какой-то особый статус, да, это особенность развития головного мозга и нервной системы у конкретного ребенка. И действительно как ты уже говорила ранее, когда думала по поводу своего ребенка, это высоко наследуемое состояние, это правда. То есть, как я шучу, когда вы увидите перед собой ребенка с СДВГ, ну в 90 процентах ищите рядом взрослого с СДВГ, такое золотое правило.
Мария Долгополова: Не, ну там еще бывает травма мозга во время беременности. Ксения Макарова: Да, это безусловно, то есть важно понимать, что вообще, в целом, если мы про какую-то среднестатистическую историю говорим, то мы часто можем думать о том, что у нас есть рядом взрослый. Да, только главное не уйти в ощущение того, что это был ты, что это твои гены все передали.
Вот особенно ты, когда сказала про возраст маленький, полтора-два года, вот здесь сразу хочется снять тревогу разных мам, потому что часто мамы говорят: «у меня просто не ребенок, просто какой-то, я не знаю, ураган, он везде бегает». Но вероятнее всего речь идет просто о нормально развивающемся ребенке, потому что меня скорее значительно больше беспокоят истории, когда родители говорят, что вот, где только посадил, там и взял, и вообще ничего не происходит — просто идеально, как в кино. И у меня всегда очень вопросов много появляется, потому что хочется порасспрашивать, а что же там происходит такое, что он так сидит. Возможно, это просто тип нервной системы такой, а возможно и нет.
Поэтому я бы была очень внимательна, ну, скажем, до 5-летнего возраста точно с выделением некоторых критериев, но, с другой стороны, я очень понимаю, о чем ты спрашиваешь. Потому что если мы, например, видим ребенка, у которого диагностирован этот синдром, то родители начинают расспрашивать, родители такие: «Это он всегда был таким…» То есть они начинают выстраивать некоторые паттерны. Действительно, родители чаще всего сообщают о повышенной моторной активности, потому что синдром дефицита внимания действительно делится на три подвида: первый, так называемый, преимущественно гиперактивный, второй, так называемый, преимущественно невнимательный и третий, так называемый, смешанный, когда у вас и того, и того...
Мария Долгополова: Все и сразу, бонусом.
Ксения Макарова: Все сразу насыпали, да. И тут важно вот, что сказать: важно гендерно различать. То есть, если у нас мальчик, то вероятность того, что у него будет синдром дефицита внимания выше, чем у девочки. И в разных источниках это будет колебаться от 3 до 5 раз примерно. Допубертатный период диагностирования этого синдрома будет у мальчиков выше. Как тебе кажется, почему у мальчиков это как-то не так, как у девочек?
Мария Долгополова: Слушай, мне кажется, тут еще могут влиять такие культуральные аспекты, что у девочек, насколько я понимаю, СДВГ гораздо в более завуалированном виде может проявляться, который не мешает взрослым, не мешает воспитателям. Она сидит в школе, смотрит в окно, качает ножкой, а все увлеклись мальчиком, который разгромил весь класс. И про мальчика, который разгромил весь класс, будет понятно, что это мальчик с СДВГ или еще с чем-то, и его хорошо бы продиагностировать. А девочку, у которой там калейдоскоп всего, она никого не заинтересует.
Ксения Макарова: Это правда.
Мария Долгополова: Слушай, не будем далеко ходить, я сама себя не заинтересовала, хотя я, когда почитывала поглубже… То есть, когда я слушала клиентов, я всегда отмечала, что «обратите внимание на это, это там то, это бывает». Но как-то это даже в плане меня, как-то мимо меня прошло, а сейчас я вот прям по главам прочитала, в чем сложность отдыха, в чем сложность сексуальной жизни, в чем сложность еще. Я читаю, думаю: «ой, кажется, мы нашли того взрослого».
Ксения Макарова: Кто это был в конце-концов.
Мария Долгополова: Кто подложил в детей гены.
Ксения Макарова: Тут еще важно замечать, что на самом деле, если мы говорим о преимущественно гиперактивном или смешанном варианте течения СДВГ, то такая симптоматика будет заметна раньше значительно. То есть это будет ребенок часто, который... Я сейчас такую немножко мемную картинку описываю, как из интернетов. Это ребенок, который может драться часто, который плохо слышит обращенную речь, который действительно ходит по потолку или у него повышенная активность значительно, у него может быть, между прочим, достаточно… Родители, знаешь, как говорят: «Он рано заговорил», «У него высокий интеллект». То есть это такой ребенок, который, казалось бы, молодец.
Но самое важное, что мы как раз видим ближе к пяти годам, мы начинаем замечать рассинхрон между когнитивной составляющей и эмоциональной регуляцией. То есть мы часто можем видеть, что это ребенок очень умный, начитанный, который говорит хорошими фразами высокими, но при этом эмоциональная регуляция у него будто бы запаздывает. То есть мы видим картинку, которая свойственна ребенку на 2-3 года младше, чем этот ребенок.
Например, у меня два сына. У старшего есть дефицит внимания, а у младшего — нет. И старшему — 7, а младшему — 4. Но на самом деле я имею как будто бы близнецов по возрасту, потому что иногда регуляция старшего ребенка совпадает с возможностью регуляции младшего. То есть как будто бы ему 4,5-5 или около того. А когда-то нет, потому что он давно в коррекции, в терапии, поэтому ему легче это дается. Но тем не менее мы часто можем от родителей слышать, что по возможности регуляции, этот ребенок у нас будет отставать.
Другой вопрос, если мы видим преимущественно невнимательный тип СДВГ. Вот этот тип довольно часто поздно диагностируется. То есть это дети, которые действительно не заставляют никакому другому взрослому или сверстникам хлопот, но про них часто начинают говорить в школе: «Он сидит ворон считает», «она летает в своих мыслях, а что тут происходит?» То есть это такой ребенок, который не будет вас колошматить, но у которого часто могут быть проблемы внутри учебной деятельности. Почему часто в целом мы видим такое нарастание частоты диагностики в школьном возрасте, мы будем видеть, что ребенок не справляется с основной деятельностью, учебной деятельностью, я имею в виду, между 7 и 11 годами. Это будет та самая деятельность, которая его будет сильно интересовать. Потому что не все родители, и это нормально, могут понять, что в основной деятельности под названием «игра» до семилетнего возраста у ребенка есть какие-то трудности, ведь он может играть, он может фантазировать, но другой вопрос, что договориться со сверстниками и выстроить контакт, придерживаться правил, не выкрикивать раньше времени и все такое… Ну, в общем, мы знаем, что дети к этому значительно более лояльны, чем учителя, например, и не так сильно на это акцент делают. Ну и тем более, часто даже бабушки на лавочке говорят: «ну это же дети, они перерастут», — говорят они. Но на самом деле мы должны знать, что по статистике только 30% людей, которые были детьми с СДВГ, становятся… Не то чтобы взрослыми без СДВГ, такого невозможно отменить, это не простуда, это не пройдет, как я говорю. Но они становятся взрослыми с хорошо купированными состояниями синдрома дефицита внимания, и примерно 70% остаются взрослыми с проявлениями.
Что такое взрослые? Это порог примерно после 12 лет, как ни странно, который DSM-5 предлагает диагностировать в этом периоде, что тоже вопросы вызывает некоторые.
Мария Долгополова: Слушай, я хотела сделать художественное добавление к твоей фразе про моторную расторможенность. Я опишу тот опыт, который у меня был, и потом расскажу, что я видела еще вокруг себя. Собственно, когда родилась моя дочка... Вот она прям родилась естественным путем и такой, в общем, кричащий малыш оказался у меня в ручках, ищущий грудь и все такое. И я, перечитав психоаналитической литературы, ждала что-то очень трогательное. Ну вот что мы там будем, там, не знаю, обниматься, грудь и милота всякая окситоциновая. То есть я прям настраивалась, что это будет что-то про это. Потом, было две проблемы, которые, как потом медики сказали: «Ой, это не по нашей части, так может проходить взросление». Собственно, одна проблема была в том, что дочка была очень моторно расторможенная, то есть она ни секунду не была вот в физически статичном состоянии. И да, можно сколько угодно говорить, что все дети такие, они должны быть активны, это очень хорошо. Но, Карл! Каждую секунду она находилась в каком-то… То у неё рука дёргается, то нога дёргается. Мы, естественно, когда визуализировали, как она будет спать, мы визуализировали, что мы её положим на кроватку рядом с собой, поцелуем на ночь и всё вот это вот. Ну или в крайнем случае на нас она будет спать или ещё как-то. Ну какие-то трогательные картины окситоциновой нежности. И в итоге, чтобы она хоть имела какую-то возможность уснуть, мы ее скручивали пеленками. Причем мы попробовали 40 способов этого скручивания пеленками. И все способы, которые не обездвиживают на 100%, не сработали. А какой-то самый долбанутый, из которого даже взрослый человек не выпутается, мы пробовали его на взрослых людях, невозможно даже пошевелиться. Вот он срабатывал, она засыпала. И мы перешли к этой практике на 15-й день, потому что она не спала вообще. Мы понимали, что у нас есть новорожденный малыш, который спит по 8 часов в сутки, что явно на 8 часов меньше ожидаемого количества сна в этом возрасте. И слава богу, мы сразу стали бить тревогу, сразу организовывать этот сон искусственно, который, конечно же, в наших фантазиях должен был случиться натурально.
Ну и вторая вещь, правда, вот она постоянно двигалась, постоянно кричала, и меньше всего она кричала, если вот часто менять картинку. Вот ты берешь этого младенца и куда-то с ним бежишь, туда бежишь, сюда бежишь, в машину бежишь, в самолет бежишь, и она как будто бы тогда она немножечко так начинала расслабляться. И я тогда еще помню, я так удивилась, когда это увидела, я весь роддом оббежала, чтобы посмотреть, как лежат эти младенцы. Я не была детским психологом, но я, блин, посмотрела, как каждый лежит. Все, кто меня впустили, стали результатом этого эксперимента. И это действительно большая разница. И я точно не считаю, что это тот вопрос, с которым надо что-то делать на 12-м году жизни ребенка или на 6-м году жизни ребенка. На 12-м году это уже такое «проехали». Ты можешь успеть убиться и себя убить, и ребенка убить, пока этот 12-й год наступит.
И в этом смысле, возвращаясь к моему следующему вопросу. Как бы ты сказала, что нам вообще с этим делать? То есть, если мы что-то такое увидели, то как дальше реагировать? Как дальше развивать такого ребенка? Как дальше спасать свою кукушку в конце-концов? Потому что это очень изматывающий опыт.
Ксения Макарова: Это хороший комментарий. На самом деле ты тоже сказала очень правильную вещь, которую часто говорят родители детей с установленным диагнозом после того, как они установили и оглядываются назад. Это очень часто дети беспокойные моторно, у них плохой сон, они могут неравномерно есть. Ну, в общем, да, мы будем видеть такие особенности часто с раннего младенчества. Говорят, что этого ребенка надо укачивать и так, и так, и по-другому, и вот так он не спит. Когда я родила своего второго ребенка, у которого нет дефицита внимания, то это было смешно, потому что, когда он проспал просто целую ночь после роддома, я подумала, что он умер. Потому что мой старший ребенок...
Мария Долгополова: Я очень тебя понимаю. Я бы сошла с ума, если бы увидела ребенка, который в первую ночь после рождения проспал всю ночь.
Ксения Макарова: Потому что мой первый сын спал по 40 минут и только в очень странной позе, и надо было все время с ним ходить и делать с ним что-то очень странное. В общем, я не могла поверить, что это правда, но мой педиатр сказала: «никому не говори о таком чуде, потому что люди будут непонимающе на тебя смотреть. Типа, чему ты жалуешься?» Для меня это было, правда, очень странно. Ну да, потому что ты как бы привык к первому опыту младенца.
