Мария Долгополова: А как бы ты сказала, что в твоей сфере происходит? И скажи тоже для слушателей одним словом, что это за сфера?
Елена Новикова: Это сфера, которая называется широким понятием рынок труда. И она начинается с момента выбора профессии детишками в школе и обучения в университете или в каком-то техническом вузе, то есть приобретение уже профессии. И дальнейшее трудоустройство в профессии, функционирование в профессии и развитие в профессии. Вот, собственно говоря, вот это вот моя сфера от профориентации до реализации себя в некой профессиональной деятельности через обучение.
Происходит следующее. Происходит гигантская демографическая яма, просто гигантская, из-за которой мы естественным образом приползли в тот период жизни нашей. Он уже близок ко дну, когда количество рожденных детей, входящих в возраст профессиональной деятельности, оно меньше, чем когда бы то ни было за всю историю России и Советского Союза.
Мария Долгополова: Но это вопрос того, что 20 лет назад мало рождалось детей? Елена Новикова: Да, да. Мало рождало детей.
Мария Долгополова: 20 лет назад был резкий спад.
Елена Новикова: Резкий спад, да, совершенно верно. Еще вынем из этого пирога небольшой слой, который называется иммигранты. Таких людей много среди профессионально состоявшихся, среди успешных людей. Потому что для того, чтобы решиться на отъезд, нужно как минимум иметь навыки и деньги. И люди, имеющие навыки и деньги, относятся к категории наиболее успешных. Дай бог им здоровья, чтобы они сохранили и навыки, и деньги, и даже их приумножили, где бы они ни были, в какой части света.
Проблема заключается в том, что мы вступили в период изоляции. И если раньше мы привлекали к себе людей, в Россию много приезжало...
Мария Долгополова: В том числе кадры, то есть людей, которые будут работать.
Елена Новикова: Да, да, да. То сейчас мы в лучшем случае можем привлечь жителей Центральной Азии, которые приезжают из Таджикистана, Узбекистана, для того, чтобы немного подзаработать и уехать обратно, перевести деньги туда, они не собираются здесь пускать корни. Даже если они рожают детей, даже если они учат их в школах, все равно они их потом увозят. Или не увозят, но тем не менее это не та профессиональная категория рынка труда, с которой я работаю. Хотя, строго говоря, если ты сейчас пойдешь в поликлинику, не знаю, был ли у тебя опыт последнее время, пойти...
Мария Долгополова: В районную?
Елена Новикова: В российскую районную поликлинику. Нет, сходи. Ты там не увидишь ни одной российской фамилии.
Мария Долгополова: Нет?
Елена Новикова: Абсолютно. Вот просто. Это дипломы, полученные в советские времена. Они, может быть, неплохие или, может быть, купленные. Такое тоже может быть. Я не буду как бы здесь отвергать никакую возможность. Но так или иначе, есть некоторые профессиональные категории, где у нас катастрофически не хватает людей. У нас на 70% недоукомплектовано количество учителей. Маша, учителей, это люди, которые стоят в начале формирования мировоззрения ребенка. На 70%. Я говорю сейчас о потребностях Центральной России, потому что часть учителей вымывается на новые территории, некогда бывшие украинскими, которые теперь заселяются и как бы развиваются в рамках уже России. И им нужны учителя, потому что там есть школы, и детишки учились там на украинском языке, сейчас они срочно переучиваются на русский язык, и платят там 2, 3, 4, 5 зарплат по сравнению с тем, что есть в Центральной России. Поэтому просто люди за деньгами уезжают на новые территории.
То же самое с врачами. Сколько врачей на фронте? Сколько врачей убито? Насколько я знаю, нехватка врачей и людей среднемедицинского персонала тоже где-то составляет процентов 60. Это две группы людей, от которых зависит наша жизнь и наше будущее. И все. Их просто нет. Приезжают к нам работать врачами жители Мозамбика, Учителями, правда, не могут из Сомали нас учить, но тем не менее. В общем, эта ситуация, конечно, очень такая тревожная для меня.
Есть еще несколько особенностей сегодняшней ситуации на рынке труда, которые в конечном итоге результируют тем, о чем говорят сейчас все, начиная от Путина, кончая последним HR в любой компании. Это катастрофическая нехватка кадров. И это не совсем так. Проблема не просто в нехватке кадров, а проблема в отсутствии тех кадров, которые нужны сегодня экономике. А экономике нужны сегодня люди, которые будут работать на военных предприятиях. И это отрубание себе постепенно рук и ног, потому что завтра, если закончится необходимость в людях, которые работают в военной экономике, то эти люди, которые сейчас работают в ВПК, им некуда будет податься, потому что они обучены собирать дроны, потому что они заточены на работу, на военную промышленность. И я очень хорошо помню период конверсии, когда крупные военные предприятия производили кастрюли или какие-то тазы, или еще что-то такое. И это была драма не только для специалистов, которые там работали, не только для руководителей этих предприятий, потому что надо было перестроиться с одного на какое-то совершенно другое, но и драма просто для людей психологическая, потому что раньше он производил ракеты, а сейчас он производит лейки. И это чрезвычайно психологически тяжелое осознание себя как какого-то просто малоосмысленного существа.
Плюс ко всему военные технологии стоят в стороне от общего технологического развития. Не случайно еще один сегмент, который испытывает большой дефицит кадров, это айтишники. Не только потому, что они разъехались, подовляющее большинство, очень многие из них уехали, потому что они могут работать дистанционно, ну или могли до последнего времени работать. Но еще и потому, что им неинтересно работать с теми задачами технологическими, которые надо решать в рамках военно-промышленного комплекса. Они хотят работать на будущее. А это будущее в России превращено в сегодняшнее настоящее, которое кричит на каждом углу: «нам не хватает людей для того, чтобы производить ракеты, которые убивают и взрываются». Это очень странное производство того, что не вкладывается в наше будущее. Когда производятся машины, это развитие некого автомобильного сегмента, который у нас, как мы знаем, мало развивается, когда учатся люди, они учат для того, чтобы в будущем стать специалистами. А когда люди со школьной скамьи идут собирать дроны и не становятся никакими специалистами, кроме как сборщик дронов, это тупиковый ветвь профессионального развития.
Если заморозить сегодняшнее состояние рынка труда, то через 10 лет просто работать будет некому вообще. Люди будут либо не научены, либо научены не тому, либо их не будет просто здесь в России, либо их не будет физически, потому что они будут либо убиты, либо уедут. Вот тебе и все. Весь рынок труда. Он в чудовищном сейчас состоянии.
Но на фоне этого, и это очень смешно, по-прежнему действует, конечно, в гораздо меньшей степени, но все равно инерция дискриминации при приеме на работу.
Мария Долгополова: Тех, кто поучаствовал в работе в военном секторе?
Елена Новикова: По-прежнему мы не берем на работу людей старше 50, ну или берем через губу, не берем женщин на определенные профессии, не берем людей с определенным опытом. Огромный список уже тех людей, которых нельзя увольнять. Жен мобилизованных, женщин с детьми, чьи мужья погибли. Они могут в профессиональном смысле быть абсолютным нулем, но их нельзя уволить.
Мария Долгополова: Ну да, понятно.
Елена Новикова: Их нельзя уволить, они занимают место человека, который мог бы делать что-то полезное. Я с сочувствием отношусь к ним, безусловно, но я также с сочувствием отношусь к тем, кто не может нанять специалиста, чье место занято тем, кого ты не можешь уволить.
Кроме того, психологам должно быть хорошо известно, какие особенности психологические формируются у тех людей, которые перенесли этот стресс, связанный с участием в военной операции. И адаптировать этих людей к работе — это отдельная задача. Кто это будет делать? HR? HR, который вчерашний кадровик, который только знает, как кадровые книжки заполнять, трудовые книжки заполнять. Человек попадает на работу, ждет к себе специального отношения, не обладает нужными навыками.
Рынок труда, это не рынок труда, это как бы вот наше население, это человечество, которое живет и будет жить в России, оно приобретает вот эти мины замедленного действия в виде людей, которые приходят ранеными с фронта. И они ранены не только тем ужасом, который они видели. Это люди ранены душевно очень сильно. И очень многие из них ранены физически. Их надо специальным образом адаптировать. У нас нет ни хрена, ни этих пандусов, ни этих специальных каких-то колясок. Нехватка протезов в России...
Мария Долгополова: Стало чуть больше, но это все равно катастрофически мало.
Елена Новикова: Катастрофически мало. Я слышала недавно выступление какого-то чиновника от Министерства здравоохранения, который говорил, какая нехватка просто протезов и колясок. Люди без ног и без рук возвращаются на фронт, потому что в быту они не могут себя реализовать. Это серьезная проблема. Эти люди встраиваются в нашу жизнь, и они будут жить с теми, кто не готов их принимать. Я думаю, что к каждому человеку надо психолога пристроить для того, чтобы научить его каким-то образом в этой ситуации…
Мария Долгополова: Мы с тобой тоже как раз обсуждали вчера этот вопрос, что в разных странах психологи тоже в разной степени защищены для работы с категориями трудных. клиентам. Я уверена, что существуют страны, в которых психологи меньше защищены, чем в России. Но также мне очевидно, что существуют страны, где психологи защищены больше. И действительно, я думаю, что многим специалистам, кто трезво оценивает реальность, они просто как-то постараются уберечь себя. Потому что это будет саморазрушительно для профессионала работать в определенных обстоятельствах.
Елена Новикова: Я об этом не думала, хорошо, что ты об этом сказала, потому что я как бы не нахожусь в положении психотерапевта или консультанта, который работает с людьми, вернувшимися с фронта. Но если бы вдруг ко мне кто-то обратился, я бы долго искала кого-нибудь, кто бы мог ему помочь вместо меня, потому что я боюсь. Я реально боюсь, раз. Я не уверена, что я могу помочь, два. Потому что я не случайно ушла из психотерапии. Мне важно, чтобы помощь была конкретная, быстрая и практичная. Если государство не идет параллельно со мной, если я не могу помочь человеку, который лишен возможности выходить из дома, потому что у него нет протеза или коляски, и государство его этим не обеспечивает, я не понимаю, что я могу сделать здесь. Могу только взять на себя чувство вины и ответственности за то, что с этим человеком произошло. Но это, знаешь, груз, который можно тащить на себе всю жизнь. И так уже чувство вины и ответственности зашкаливает, мне кажется, у многих из нас.
Мы немножко вышли за пределы рынка труда, но тем не менее все равно это много молодых людей, это много молодых мужчин. Это люди, которые возвращаются и могли бы участвовать в экономике. Но они из экономики вывалились. И никто не будет заниматься их адаптацией. Когда Соединенные Штаты переживали этот пост-вьетнамский синдром, это было потерянное поколение. Гигантские деньги вкладывались в то, чтобы реабилитировать тех, кто воевал и вернулся с Вьетнамской войны. Не все было успешно. Много было неуспешно. Но, тем не менее, усилия прикладывались большие. Но в этот момент Соединенные Штаты закончили войну. Им не надо было вкладывать деньги в продолжение войны. А мы хотим реабилитировать людей на деньги, которые нужны для того, чтобы создавать бомбы и ракеты. Деньги нужны для создания вот этого чего-то, что проживет долю минуты. И на это уходят деньги, которые могли бы пойти на реабилитацию того человека, который вернулся с фронта без рук, без ног, не знаю, с синдромом ПТСР.
Я помню, когда мы работали с армянами, помогал нам весь мир. Весь мир принимал этих жертв землетрясения. Они приезжали, ну, те, кто лишился рук, ног, нуждался в каких-то операциях. Мы с Нифонтом вели чудесную девочку, которая была художницей, которая лишилась одной ноги и одной руки, правой. Мы с ней познакомились еще в Ереване, потом ее привезли сюда, в Институт Вишневского, сделали ей операции. И через несколько лет... Без слез не могу вспомнить эту историю, это правда.
Нифонта не было, к сожалению, в Москве, но его вообще редко было, когда он был в Москве. У меня раздался телефон, и она мне звонила, говорит: «здраствуйте, это Армине. Я в Москве, хочу с вами увидеться. Мы тут с моим женихом проездом летим навестить своих родных». Я с ней встретилась. Я не поверила вообще, что у нее нет руки и ноги. Протезы были такие… Она мне подарила свою картину. Она по памяти нарисовала Ленинакан, каким он был, горы. Мы сидели в кафе, этот парень, немец, смотрел на нее влюбленным взором. Она была абсолютно счастливая. У нее была выставка работ, которые она сделала, пока лежала в больнице. Она училась рисовать, и эта выставка была работ, которые постепенно... Она рисовала сначала левой рукой, потом протезом. И вот эта динамика, как возвращалось к ней это ее искусство. Это была выставка работ. Она была очень счастлива, получила какой-то диплом. Ее пригласили учиться в Академию художеств, по-моему, в Гамбурге, где она лежала в больнице. И сейчас она перед учебой и перед свадьбой ездила навещать своих людей в Армению. Она мне подарила эту картину. Она очень жалела, что не было Нифонта, потому что в Ереване с ней больше работал Нифонт, но мы вдвоем работали. Она сказала: "Боже мой, вы меня вернули к жизни". А она хотела умереть. Она лежала в постели и просила нас, чтобы мы каким-то образом помогли ей умереть. Она была счастливым человеком, она хотела выйти, она собиралась выйти замуж и собиралась стать художницей. Парень этот был просто в неё влюблён по уши. Они светились счастьем, эти люди. У неё не было правой руки и ноги, не помню какой. И она была счастливым человеком. Вот она, реабилитация. Она не только психологическая, она и чисто физическая, и социальная. Вот, счастливый человек.
Мы можем что-то сделать для парня, который вернется с войны без руки и без ноги? Чтобы он светился счастьем? Чтобы он стал художником?
Мария Долгополова: Это вызов для нынешних поколений.
Елена Новикова: Ох, не знаю я, мне кажется, нынешнее поколение сейчас озабочено другими вопросами. Вопросами выживания или вопросами приспособления, адаптации к новой реальности, которая сейчас есть. Вот та жизнь и эта жизнь, они похожи внешне. Мы тоже переживаем период страшной турбулентности, страшного количества запросов возрастающих, высокого уровня тревожности. Более того, слава богу, мы вошли в этот период жизни, когда у нас есть эта практическая психология, есть армия психологов, которые готовы помогать. Но нам надо быть готовыми, что мы будем жить в этом замкнутом вакууме, учиться друг у друга, наблюдать, как на каждом углу...
Мария Долгополова: Подглядывать в щёлочку.
Елена Новикова: Подглядывать в щёлочку, наблюдать, как ведьмы заговаривают на богатство, а какие-нибудь шаманы лечат от аутизма.
Мария Долгополова: Ну, это всегда было. Это было всегда.
Елена Новикова: Ты знаешь, этого не было в 1991 году, потому что не была коммерциализирована в той степени практическая психология, как сейчас. Сейчас вопрос денег имеет очень большое значение, реально большое значение. Не случайно люди идут воевать жертвуя своей жизнью, потому что они в кредитах, потому что они в долгах, потому что им надо решать свои финансовые проблемы, проблемы своих семей. Поэтому мне кажется, что упорядочивание какого-то вот этого мусора, в этом есть потребность. Но я боюсь этого сейчас. Потому что если начнется какой-то механизм упорядочивания, хорошо бы, если бы он опирался на профессиональные и на этические стандарты, а не на идеологические нормативы. Вот это, чего я боюсь.
Мария Долгополова: Да. Нам сейчас нужно будет потихонечку заканчивать. Есть ли какое-то, не знаю, финальное слово, которое у тебя есть нашим слушателям любых возрастов и категорий? Можешь просто сказать, кто ты и что ты делаешь.
Елена Новикова: Ну да, меня зовут Елена Новикова. Я — психолог тоже, ваша коллега. 11 лет я занималась психотерапией. Сначала работала я в ПНД, первый наркотический диспансер.
Мария Долгополова: Привозила иностранцев в огромном количестве.
Елена Новикова: Потом я работала в Соловьевке в клинике неврозов. И это было одно из первых гнезд, где были практические психологи. Это было прекрасное место, где мы много занимались именно практической психологией, вели группы, много групп вели, по 3-4 группы в день. У нас были и индивидуальные клиенты, и с семьями мы работали.
Потом я работала в консультации, которую создал Володя Столин на Погодинке, психологический центр-лаборатория помощи семьям, испытывающим проблемы в воспитании детей. При институте психологии он был в Давыдовском.
И это было 11 лет. И я сама прошла кучу всяких тренингов и перевезла кучу тренеров. Но в 90-м году постепенно стала выдвигаться в сторону бизнеса. И дальше 30 лет я управляла компаниями, которые занимаются подбором персонала. И сочетала это немножко с тренингами, такими тренингами, связанными с наймом, и там, не знаю, с менеджерскими какими-то скиллами, с диагностикой. И сейчас я этим занимаюсь уже как свободный консультант, потому что моя последняя компания, где я работала, британская компания Hays, 3 марта 2022 года ушла из российского рынка, вывесив у себя на сайте «We stand for Ukraine», украинский флаг, и удалилась с российского рынка.
Мои коллеги и сотрудники открыли свое рекрутское агентство, которое вполне себе успешно работает, равно как и мой Анкор, который мы создали с моим мужем Игорем Хухревым, который тоже был психологом, к сожалению, его уже нет с нами, но это отдельная история, не хочу на это тратить время.
Я всем вам желаю, во-первых, стойкости, во-вторых, терпения, в-третьих, оптимизма, в-четвертых, умения отличать зерна от плевел. Я считаю, что сейчас это очень важно. Многие события в жизни бросают нам вызов и оставаться морально чистым, этически незапятнанным довольно трудно, потому что ты просто сам не понимаешь, как ты вляпываешься в какую-то историю. У меня уже такое было, и за последние два года я выползала от этих всех предложений, как-то поработать на какие-то задачи, которые мне были непонятны и не близки. Мне кажется, что человек должен оставаться ценностью всегда в глазах каждого из нас и каждого из вас, и мы должны работать на человека во благо человека для его счастливого или улучшенного состояния жизни, но при этом всякого рода какие-то внечеловеческие задачи, давайте мы не будем решать, пусть их решают какие-то другие люди. Мы должны остаться с людьми. Так же, как врачи лечат и оперируют раненых солдат с противоположной стороны, так и психологи, мне кажется, должны оставаться беспристрастными по отношению к тому, с кем они работают. Человек должен быть во главе угла. Поэтому я вам желаю в этом смысле стойкости и оптимизма. Это очень важно. И занимайтесь сами своим психическим здоровьем. Ходите к своим психологам, супервизорам, учитесь, поддерживайте друг друга, это очень важно. Потому что очень сильно атомизируется общество, все разваливается на кусочки, поэтому ходите на Машин канал, объединяйтесь вокруг него. И это тоже ваша общность, я вам желаю этой общности не терять. Это очень важно.
Мария Долгополова: Да, спасибо тебе, Лена, что пришла, что поделилась. Я — Мария Долгополова, соответственно, я — клинический психолог и веду этот канал и стараюсь собирать вокруг себя каких-то людей, какую-то информацию, которая может быть ценна, полезна, вдохновлять. Спасибо вам, что были с нами.
Елена Новикова: Да, спасибо вам.
Мария Долгополова: Счастливо.
