Занудно-академическое объяснение, что это вариация проективного метода работы с эмоциями и нашими актуальными жизненными ситуациями. Но сказкотерапия — это не только про сказки. Для меня она включает любое использование эмоционально резонирующих историй (сюжетов из фильмов, рассказы людей вокруг, мифы, истории придуманные нами в активном воображении или увиденные во сне) и символов из них для познания собственных душевных процессов и отношений с внешним миром. Сказкотерапия похожа в наибольшей степени на тематическую и ограниченную по времени терапевтическую группу. Последние бывают долгосрочными от года или с заданным числом встреч (чаще всего 10 или 20). Сказкотерапия чаще всего проводится в одну встречу, но изредка в две. Но суть в некоторых аспектах похожая — увидеть себя, пережить новое, «встретиться с миром» через других участников, ассимилировать случившийся опыт. При этом в сказкотерапии все же процессы участников развиваются вокруг и рядом с определенным сказочным сюжетом, а в терапевтической группе, без заготовленной предопределенной программы и тематических упражнений, жизненные ситуации и темы участников могут полностью определять ход всех процессов и обсуждений.
Но может оставаться неясным, как же нам интерпретировать сказки, мифы, истории и фильмы таким способом, чтобы это имело какой-то существенный смысл для психотерапии или даже для групповой работы. Почему мы должны тратить время на сюжеты, когда можем действовать обычным путем. Хоть в личной терапии, хоть в группе. Почему бы не следовать классике. Клиенту — говорить от том, что имеет для него наибольшее эмоциональное значение. И участники группы тоже могут этому завету следовать, и получится отличная динамическая группа при достаточном опыте и таланте ведущего.
Я осознанно впервые увидела море, когда мне было три года. За пару недель до этого знаменательного события мама сказала мне, что мы «отправимся на море», я «буду знать, как оно выглядит, и смогу его рисовать». Она отметила рисование потому, что я очень любила рисовать в тот период. И я задумалась, может, я и до поездки смогу нарисовать море. Тогда я спросила свою маму. «А какое оно? Может я смогу нарисовать его прямо сейчас?». «Может быть. Оно как большое озеро, только в котором совсем не видно противоположного берега». И я две недели карпела над тем, как может выглядеть озеро без еще одного берега. И мне не удалось нарисовать ничего. Мое сознание просто не знало, как может выглядеть край света, если там нет суши (подглядеть во всякие интернеты в те времена было недосягаемой возможностью, а открытки с кадрами моря висели только у бабушки в доме, где я не была в решающие две недели, и ни разу не фокусировала на них внимание достаточное, чтобы понять, что на них и запомнить). И мир сказок, историй, символов, он для меня такой же. Либо ты видел и пробовал. Тогда и объяснять не нужно. Просто хочется, чтобы это измерение тоже было. Либо не пробовал, не мыслил и не чувствовал «через истории», тогда проще один раз «съездить», и все встает на свои места.
В индивидуальной психологической работе, я чаще всего обращалась к сказкам «Девочка без рук», «Синяя борода», «Fisherman's wife» (версия братьев Гримм), «Снежная королева», «Питер Пэн», «Рапунцель», «Trouble and care», «Mimosa». Всегда с огромным энтузиазмом вовлекалась в сказки, принесенные клиентами, или даже придуманные ими. Знала, читала и интерпретировала многие другие, но не было повода разбирать их чаще, чем с парой человек в работе или с коллегами.
Я не ставлю перед собой трудно выполнимой задачи показать, как чувствовать сказки через текст (и что ценного в том, чтобы погружаться эмоциями в «чужие истории», обычно довольно вычурные с точки зрения обычного здравого смысла). Это та часть, которую лучше и естественнее всего воплотить через опыт проживания (сказкотерапия, личная психотерапия). Но я могу приоткрыть вопрос и привести пример того, как обогащать свое, по крайней мере, мышление и сознание пониманием сути сказок.
Пример таков. У меня есть дочка, трех с половиной лет. У нас с ней сложилась традиция, что я или папа ей на ночь рассказываем сказки. Во всех этих сказках главная героиня, согласно еще одной сложившейся традиции, — «Розовое платьице», даже если это сказка о «Красной шапочке» или «Белоснежке», или «Спящей красавице». Понимаю ее предпочтение давать главной героине всегда одно и то же имя, да еще и свой псевдоним. Все равно предлагается вживаться в главного героя и учиться чему-то из опыта, случившегося в сказке, так зачем отказывать себе в удовольствии поместить в центр истории именно себя безо всяких посредников. И однажды я ей рассказала сказку «Красавица и Чудовище». Сначала моя дочка отвлекалась и плохо слушала. Как у нее обычно и бывает по отношению к новым незнакомым еще не «полюбленным» сказкам. Но потом вдруг она дослушала ее до конца и не могла остановиться, раз за разом выпрашивая именно эту. Через месяц повторений я окончательно смутилась, потому что, во-первых, я рассказала диснеевскую вариацию, которая мне самой не в полной мере нравится по сравнению с другими более импонирующими версиями сюжета «Красавицы и чудовища» (Шарль Перро, Аленький цветочек, Villeneuve, в конце концов). А во-вторых, мне хотелось разгадать, что ее зацепило, и версий об этом у меня поначалу было мало.
Из самых первичных, мирских, поверхностных и негативных ассоциаций меня смущало, что в сказке «Красавица и Чудовище» главная героиня жертвует своим благополучием ради человека, который втягивает ее в отношения силой. Сначала удерживает силой ее отца (держит в темнице замка), а потом соглашается обменять «пленников». То есть Белль оказывается в его замке пленницей. В отличии от сюжета Синей Бороды она не искушена и не соблазнена никакими чаяниями и надеждами. Она оказывается в замке именно пленницей, то есть оказывается там по принуждению. В версии Villeneuve, Шарль Перро и Аленький цветочек чудовище ведет себя принуждающе в форме ультиматума только с отцом, но приглашает быть хозяйкой в замок одну из его дочерей (в случае их отказа намеревается убить отца, но не навредить девушкам, если они решат с ним не связываться, не прийти к нему или уйти в процессе). И в этих альтернативных диснеевскому сюжету версиях у меня лично возникало больше сопереживания решению героев быть вместе. А в диснеевской вариации получается прямо-таки стокгольмский синдром, перетекающий потом в брак. (Но это только если смотреть на сказку и интерпретировать ее «объектно»*).
*Интерпретация сказок (и снов, и любых историй) может быть субъектной или объектной. Объектная интерпретация предполагает идентификацию с одним из героев. И восприятие иных участников сюжета как лиц, с которыми герой (на кого направлено наше внимание) состоит с каких-то отношениях. И мы можем исследовать и осмыслять эти отношения, проводя параллели с повседневной жизнью. Смотреть, какие чувства и реакции у нас вызывают те или иные эпизоды и способы отношений.
Субъектная интерпретация предполагает рассмотрение всех участников сна, истории, сказки как разных субличностей в одной и той же психике, душе. То есть, если герои конфликтуют, то речь идет о внутреннем конфликте, а не внешнем (межличностном). Если они любят друг друга, речь идет о гармоничной интеграции и кооперации различающихся сил и энергий внутри нас, а не о радости «создания успешного и счастливого брака». Если наши герои «живут долго и счастливо», рожают ребенка, это говорит плодородности какого-то аспекта нашей души, о максимально воплощенной реализации рассматриваемого аспекта души, который одарен мужскими и женскими способностями психики и самой нашей самостью.
И второе, что меня смущало. Что один из двух главных «положительных» героев (чудовище) в начале истории предельно «нарциссично» себя проявляет, погрязая в пороках высокомерия, безразличия и несострадания, и трансформируется в процессе сюжета. Чем мою дочку может завораживать вопрос трансформации деструктивных нарциссов? Папа ее «не из этой сказки», уж точно. (Я тоже, вроде, как могла старалась. К тому же я — женщина, а в сюжете явно о мужских фигурах идет линия). А еще, я так бы и добавила к сюжету нравоучение «доченька, родная, иногда деструктивные нарциссы не меняются! Твоя мама». Но я воздержалась от комментариев. Потому что пусть архетипические сюжеты говорят сами за себя. И еще потому что «объектная» интерпретация всегда наиболее поверхностна и менее информативна, чем субъектная, и меньше содействует исцелению или росту. Кстати, опять же, у Villeneuve, Шарль Перро и в Аленьком цветочке чудовище не является носителем тяжелого нарциссизма и в начале сказки тоже. Он является потерпевшим в том, чтобы быть соблазняемым в прошлом своей мачехой, которая по совместительству была могущественной волшебницей, и за его отказ вовлечься с ней в «инцестуозную» связь накладывает на него подобное проклятие, защитить от которого может только настоящая любовь к нему другого человека, которая должна случиться вопреки его отталкивающему внешнему облику. То есть чудовище здесь выступает не как имеющий шанс на искупление и трансформацию грешник, а как герой-«сирота», которому из-за трудностей, выпавших на его долю, гораздо сложнее будет в жизни обрести то, что иным людям доступно гораздо более легко.
В итоге, я ввела дочку в курс дела всех четырех версий. Через какое-то время ей понравились все, и она не отдавала предпочтений ни одной из них. И когда она просила рассказать про «Красавицу и чудовище», можно было изложить любую вариацию и добиться этим ее полного удовлетворения. Интересно, что смена сюжета, казалось бы весьма значительная, не имела на ее восприятие и интерес никакого влияния. Сама я отключила свое внимание от объектных интерпретаций, и пришла к наблюдению, что с точки зрения субъектной интерпретации все различные сюжеты действительно очень похожи и побочные детали для главного вопроса не имеют решающего значения. А главный мотив, похоже, что о ценности интеграции теневого (вытесненного и безобразного в себе), в котором уготованы для нас невиданные сокровища.
Во всех версиях сказки немалое внимание уделено описанию прекрасного дворца, которым обладает безобразное отталкивающего вида и озлобленное чудовище. И этот самый чудесный дворец достается нашей красавице, уже в самом почти начале сказки. И эти богатства и их красота (которой уделено много описаний) подсказывают ей, как много правильности в том, что она делает, куда пришла и какую связь (с самой собой, то есть с «Чудовищем») выстраивает. Разумеется, в субъектной интерпретации приход в чудесный замок — это не про земную меркантильность, когда материальное ставится на первое место и ради нее есть энтузиазм потерпеть какое-нибудь уродство. Наоборот, приверженцами материального, внешнего и поверхностно-социального являются в сказке сестры Красавицы (которые у нее есть в трех версиях из четырех упомянутых), которые терпят одно поражение за другим и «обезображены» своими установками, ограничениями (ими не интересуются мужчины, столь для них желанные, которые все льнут к Красавице).
А Красавица — тот аспект души, который стремиться к внутреннему, к не наносному, к глубоким слоям бессознательного и коллективного. Она не отвлекаема никакими искушениями социума, она не испугана безобразностью, с которой сталкивается при погружении. Именно она из всех сестер хочет выстроит связь с глубинным источником силы и видит возможный путь в направлении этого источника (для отца и сестер Чудовище не досягаемо). Но это невозможно без прохождения испытаний и невозможно без преображения в самом источнике. Который ее к себе «подпускает» и преображается так, чтобы не навредить ей. Так почему для отца и сестер Чудовище не досягаемо? Я не буду сейчас вдаваться в подробности о символах (об этом здорово написано у Марии Луизы фон Франц в книге «Интерпретация сказок»), статья уже совсем не коротка, но стареющие отцы обычно репрезентуют консервативные, проверенные временем, но стагнирующие установки психики. Обычно эти отцы без женщин и без шанса на новых детей. Они более не «патентны», не за ними прорыв и не благодаря им может случится освоение нового и преображение души. Но, если эти отцы заботливые и оберегающие, (как это имеет место в вариации Шарля Перро и Аленьком цветочке), значит эти установки нам служили верой и правдой, дают опору до сих пор, и представляют собой безопасный тыл. Но остаться только при них означало бы смерть души и стагнацию. Поэтому именно Красавице предстоит большое путешествие.
Если мы перекрутим ту же историю от лица мужчины, но останемся в поле субъектной интерпретации... Допустим такая сказка — это сон мужчины. О чем же тут тогда идет речь? Точно не про присвоение тени? Красавица кажется весьма не подходящим символом для теневого материала души… Вроде бы… Но с другой стороны, что для того, чтобы иметь возможность по настоящему распоряжаться своим богатством, ресурсами и достоянием нужно найти для своего замка проницательную, смелую, умную и верную «хозяйку». И речь идет не о внешнем, а о внутреннем. То есть о том, чтобы женское в мужчине, здоровое женское начало в мужчине, было не подавлено и не обесценено им. Чтобы мужское раскрывалось не через оппозицию, изгнание или угнетение женского (в себе). А через рост и кооперацию с «женскими» способностями. То есть в каком то смысле это тоже вариант присвоения тени — возвращение «изгнанного» или обесцененного женского. Чтобы женскому было выделено значимое место и роль, и это последний штрих, чтобы вся конструкция души заработала так, как этого никогда не произойдет в замке «отшельника» и «зверя». Без определенных сил женского (внутренних) вся мужская сущность будет обезображена. Получится замок, но без жизни. Ресурс, но застывший и не плодоносящий.
Эти свои размышления о сказке про «Красавицу и Чудовище» я привела в пример того, что иногда именно через сюжеты, а не через теорию, не через знания, и не через другие практики нам удается в быстрые сроки приобщиться к коллективному опыту и обогатиться за счет него. Продвинуться дальше в своих поисках и начинаниях. Увеличить плодотворность собственной души и результативность производимых усилий, найти подсказки для наших испытаний. Трансформировать красоту безжизненную, в красоту изобилия. Я не знаю, как легче и быстрее, чем через сюжет этой сказки передать идею про «сокровища тени». Разве что через другие сюжеты и истории с данной темой. Поэтому я очень ценю возможность встречать и узнавать по жизни разные истории. И проникаться теми процессами, которые в них случились. Приобщаться через них к мудрости мироздания. Сказки или истории, переданные из поколения в поколения — это «репост», проверенный на актуальность, столетиями, в отличии от сюжетов, которые легче отошли на второй план и сильнее забылись. И действительно в самом длительно и повсеместно передаваемом сюжете, кажется, что больше всего материала о самых универсальных трудностях, страстях, надеждах и запросах. И не важно, что имена и детали сюжета подстраиваются под конкретную эпоху, ее вызовы и особенности.
